Кувалдин В.Б.

Так же как и мой друг, Вячеслав Никонов, я не мог критиковать Михаила Сергеевича во второй половине 80-х годов. Причина та же – я был в составе горбачевской команды. Мы упустили свой шанс и в начале 90-х. Мне кажется, что это наш последний шанс - все-таки сказать всю правду в лицо.

Зачем Вам далась эта перестройка, Михаил Сергеевич? Давайте, на секунду представим ситуацию: Горбачев есть, а перестройки нет. И мы 1 марта 2001 года. Страна еще не успевает выйти из тяжелого глубокого похмелья по случаю триумфального завершения ХХХ съезда КПСС. И тут же, не выходя из этого состояния, вступает на юбилейную вахту по случаю юбилея Генсека. Это, как говорит один видный охранник ельцинской эпохи – шутка. А серьезно? Кто как толкует название «Перестройка – прошлое или будущее?» Я это понимаю так. У перестройки есть шанс на будущее, если она обретет прошлое. А прошлое она обретет. Мы пережили все перестройку, но мы ее не осмыслили, мы даже не задумались над ней по-настоящему. И причин было много. В ельцинскую эпоху это было невозможно. Сейчас только появляется этот шанс.

Для меня лично он появился во многом в связи с приглашением Михаила Сергеевича на телепередачу, где авторы пытаются как-то сблизить две даты – юбилей Михаила Сергеевича и отречение Николая II. Наверное, все знают эту, в какой-то степени соблазнительную параллель. Два хороших человека, прекрасных семьянина. Два человека, у которых брак был роман длиною в целую жизнь. И люди, которые оказались слишком хороши и слабы для своей роли. Я думаю, что эта параллель соблазнительна, но она лжива. Когда мы говорим о прошлом перестройки и о перестройке, мне кажется, что она начинается не с 85-го года.

Конечно, споры о феномене Горбачева будут еще идти очень долго. Я пытался для себя как-то определить, думая об этой дискуссии, и нашел такую формулу: «Горбачев – это гражданский мир». С моей точки зрения, гражданская война в нашей стране началась не в 18-м, а, как минимум, в 1905 году и, возможно, еще не кончилась. Она шла весь ХХ век. Весь ХХ век власть была построена на насилии и идеологической обработке. В институте власти отсутствовал интерес рядового человека и человек отсутствовал. Поэтому я не согласен с Георгием Хосроевичем – человек мало значил в советскую эпоху, сейчас он значит еще меньше. Серьезный разговор о перестройке не начинался. Почему?

Ограничусь двумя соображениями. Первое. Это – наш долг, долг горбачевской команды, и это долг нашего Фонда. Второе. Мы сами должны поставить вопрос о болевых точках перестройки. Мне не интересен разговор об ответственности Горбачева. Я считаю, что моя ответственность, как минимум, не меньше. Но я бы сказал об ответственности лучшей части поколения шестидесятников. Несем ли мы ответственность за то, что после нас к власти пришли люди без чести и совести, которые ради своего собственного кармана были готовы на все, в том числе на то, чтобы разрушить свою страну? Я думаю, что несем. Правильно ли были решены все ключевые моменты перестройки? Правильно ли мы реформировали плановую экономики, а не пытались создать двухсекторную экономику? Правильно ли, что мы пошли на этот парламент, не пытаясь перейти к президентской, а может быть даже к суперпрезидентской республике? Правильно ли, что мы не поняли значение Карабаха, когда на первый план выдвигается государственная задача создания советской или российской государственности (для меня это одно и то же), а на второй план отступает задача демократии. Все это сводится, по-моему, к одному ключевому моменту, о котором справедливо два раза сказал Вячеслав Никонов, очень вредно слишком хорошо думать о людях. Это была слабость Михаила Сергеевича, это была слабость команды. Я прекрасно знаю, что еще хуже плохо думать о людях. Вот увидеть эти две стороны, совместить их – это, конечно, безумно тяжело.

Мне кажется, что у нас впереди очень важные даты – и 10-летие трагического завершения перестройки, которая, с моей точки зрения, во многом рухнула под тяжестью собственных ошибок, и, соответственно, 10-летие нашего Фонда. И это как раз очень удобное время для этого разговора, который, как мне представляется, является нашим долгом.